За горным туманом - Страница 60

«Что происходит, Рушка?», спросил Хоук, взирая на странное шествие. Это походило на какой-то цыганский обряд, но если он был таковым, то Хоук его никогда раньше не видел.

«Эсмерельда мертва. Она ушла в море».

Хоук вскочил на ноги. «Море! Это смерть для брухдскара. Для того, кто предал своих!»

«Она так и сделала».

«Но она была твоей дочерью, Рушка. Как?»

Плечи старика качнулись вперёд, и Хоук увидел его боль в каждой линии его тела. «Она пыталась три раза убить твою леди», наконец сказал он.

Хоук стоял, словно оглушённый. «Эсмерельда?»

«Трижды. Из дротика и из арбалета. Повязка, которую ты носишь на своей руке – наших рук дело. Если ты изгонишь нас со своей земли, мы больше никогда не омрачим своим присутствием твои поля. Мы ответили предательством на твоё гостеприимство и выставили на посмешище твою искренность и доброту».

Эсмерельда. Всё сходилось. Всё же он не мог возложить ответственность за её действия на уравновешенного, сострадательного и мудрого Рушку. Нет, ни на него, ни на ещё кого-нибудь из цыган. «Я никогда не стал бы пытаться изгнать вас с моих земель; вы всегда можете свободно приходить в Далкейт-над-Морем. Её бесчестие не твоё, Рушка».

«Ах, но это так. Она думала, что если с твоей новоявленной невестой будет покончено, ты станешь свободным и сможешь жениться на ней. Я плохо её знал, хотя она и была моей дочерью. Бывали времена, когда я даже размышлял над некой тёмной сущностью в её сердце. Но он привёл её к нам прошлой ночью, и под луной она во всём призналась. У нас не было выбора, как только поступить по чести со всеми… вовлечёнными… сторонами, перед которыми мы в долгу».

И сейчас в шествии к мору каждый мужчина, каждая женщина и каждый ребёнок нёс белый рябиновый крест, вырезанный и обвязанный, и богато украшенный синими рунами. «что там за кресты, Рушка?», спросил Хоук. За всё время, проведённое с этими людьми, он не видел ничего подобного раньше.

Рушка застыл. «Один из наших обрядов в случае подобной смерти».

«Рушка…»

«Я беспокоюсь о тебе, как о своём, Хоук», резко сказал Рушка.

Хоук молча стоял потрясённый. Рушка редко говорил о своих чувствах.

«Многие годы ты открывал двери своего дома перед моим народом. Ты одаривал нас великодушием, относился к нам с достоинством и воздерживался от осуждения, даже тогда, когда наши обычаи рознились от ваших. Ты веселился с нами в наши праздники и позволял нам быть теми, кто мы есть». Рушка остановился и слабо улыбнулся. «Ты редкостный человек, Хоук. По этим причинам я должен сказать тебе только одно, и из-за риска моего народа быть проклятым. Остерегайся. Завеса тонка, и время и место слишком близки отсюда. Остерегайся, ты, кажется мне, оказался как-то в самом центре всего этого. Береги всеми своими силами тех, кого любишь, и что бы ты не делал, не оставляй их на долго одних. Безопасность в численности, когда это на нас…»

«Когда что это на нас, Рушка? Будь конкретней! Как я могу бороться с чем-то, чего не понимаю?»

«Я не могу больше ничего сказать, мой друг. Только это: до праздника Усопших Святых, будь как можно ближе к тем, кого любишь. И как можно дальше от тех, за кого ты не отвечаешь. Нет», Рушка поднял руку, чтобы остановить Ястреба в тот самый момент, когда он открыл рот, чтобы потребовать более полных ответов. «Если ты беспокоишься о моём народе, то не навестишь нас больше, пока мы не отпразднуем священный Самайн. О», добавил Рушка запоздалую мысль. «Мудрая женщина сказала передать тебе, чёрная королева не то, чем кажется. Это о чём-нибудь говорит тебе?»

Единственная чёрная королева, которая пришла на ум, была сейчас разбросанной золой в кузнице. Хоук покачал головой. Мудрая женщина была их предсказательницей и своим ясновидением внушала благоговейный страх в Хоука, когда он был молодым парнишкой. «Нет, она сказала что-нибудь ещё?»

«Только то, что тебе это понадобится». Рушка протянул перетянутый кожаной верёвкой свёрток. «Припарки из ромашки, за которыми ты пришёл». Он повернулся к процессии. «Я должен уйти. Я должен возглавить наш ход к морю. Остерегайся, и береги себя, друг. Я надеюсь увидеть тебя и всех, кого ты любишь в Самайн».

Хоук молча смотрел, как Рушка присоединился к похоронной процессии своей дочери.

Когда кто-то из цыган предавал правила, по которым они жили, их свои же и наказывали. Это была очень сплочённая община. Они могли быть дикими и свободомыслящими. Но были правила, по которым они жили, и никогда не позволялось насмехаться над ними.

Эсмерельда пренебрегла самым важным – тем, кто давал приют цыганам, нельзя было причинять никакого вреда ни под каким видом. Пытаясь убить жену Ястреба, она пыталась причинить вред и самому Лэрду Далкейта. Но было что-то ещё, Ястреб чувствовал это. Что-то, о чём Рушка ему не сказал. Что-то ещё сделала Эсмерельда, чем внесла раздоры в свой народ.

Пока Хоук смотрел на шествующий поток к морю, он прошептал цыганское благословение дочери своего друга.

Усевшись снова возле костра, Хоук размотал повязку и прочистил свою раненую руку Скотчем и водой. Осторожно, он развязал кожаный мешочек и с любопытством рассмотрел набор закупоренных бутылочек, что выпали из него. Он извлёк припарку и отложил её в сторону, разглядывая всё остальное

Что же видела предсказательница? сурово размышлял он. Дав ему ещё два снадобья, одно из которых он поклялся больше никогда в своей жизни не использовать.

Хоук усмехнулся. Один из них был афродизиаком, который он попробовал в молодые годы. Этот не побеспокоил его особенно. Тот, к которому он относился с презрением был создан для того, чтобы продержать мужчину в продолжительном, но отстранённом состоянии сексуального возбуждения.